Витимский сон о белых горах. (Витим, 1973 год)
Глава из книги Любови Лузгиной
"Витим, Патом ... Воспоминания геолога"
(Начало и продолжение см. ниже)
Берега Витима всегда притягивали взоры, сердца и руки людей разных - независимых, одержимых страстью странствий и поиска, жестоких и добрых.
Долго вспоминается и сохраняется в памяти этот удивительный мир, простой и величественный, знакомый и, все равно, до конца непостижимый. Широкие плесы с кудрявыми тополиными островами, звонкие перекаты и ревущие пороги. Они окружены зубчатой панорамой близких хребтов, покрытых зимой слепящим голубоватым снегом, а летом - с белыми пятнышками ледничков.
Жаль, мне теперь все реже снится эта дикая страна камня и лимонно-желтой по осени редкой лиственничной тайги с серыми уголками ягельной тундры, в которой стоят маленькие темные озерца.
После войны здесь вовсю «старались». Деду Ване повезло - нашел самородки. На людях помалкивал, но дома, хитро прищурившись, похвастал: «Вот, ведь Санька, нашел!» Время даже не шло, а быстро бежало. Закрылся рудник и прииск в Кедровке, а еще раньше - золотоскупка. В других глухих углах земля стала покрываться долго незаживающими бороздами горных выработок.
Деду дома на пенсии не сиделось. Он пристраивался к разным артелям и геологическим партиям. Тянули не рубли, хотя в них никогда не было достатка. Зудели руки и ноги, привыкшие к бродячей жизни. Тянул язык, готовый болтать в любую погоду, в окружении привычных к крепким и цветистым словесным оборотам собеседников. Не забывалась много раз испытанная радость, гладентко зачистив шурф и, щеголяя осведомленностью, поинтересоваться у строго геолога - есть ли там камень «баламут» (доломит).
Дед жил просто и весело, не изменяя своим привычкам, привораживая к себе родных и знакомых и, просто - проезжих людей какой-то детской непосредственностью, радостью любому событию. На родину, в Курскую область он - ветеран войны собрался съездить не раз, но дальше Читы не выбрался: то слишком затягивалось «прощание» с закадычными друзьями, то денег после этого не хватало. И не особенно жалел об этом - привычнее стало житье и работа в приисковом поселке сначала на Витимконе, потом на Тулдуни.
Один за другим появились белоголовые ребятишки. Крестной матерью у старшего Сани стала сама бывшая арендаторша прииска (еще до революции). Она по-прежнему проживала в своем старом доме на берегу ручья, названного по ее фамилии - Мухлынихин ключ или Мухлыниха, до конца 40-х годов.
В 70-е годы в Бурятском издательстве вышла книга тогда еще молодого прозаика, геолога Владимира Митыпова «Золотая тайга», бывшая очень популярной у геологов Средневитимья. Вчитываясь в ее страницы, с которых как наяву вставали образы дореволюционных приискателей, я даже и не помышляла, что вскоре встречусь и с реальными людьми - героями этой книги и с теми, кто жил рядом с ними.
…Летом 1973 года на севере Бурятии, в Таксимо, уже разворачивались работы на БАМе, а здесь, по самым труднодоступным районам Южно-Муйского хребта геологами проводились картосоставительские работы.
Мы летели к окрестностям Бамбукойского гольца - самой высокой точки хребта. Заходя от русла Витима, зеленая «стрекоза» МИ-8 плавно опустилась на взлетную полосу возле поселка Бамбуйка, чтобы взять попутный груз на Бамбукой. Когда лопасти вертолета замедлили вращение и остановились, мы вышли на поросшую низкой травой песчаную площадку возле редких, тонких лиственниц среди зарослей ерника. Откуда-то сбоку появились степенные охотничьи собаки. За ними торопливо подбежал небольшого роста дедок.
Всплескивая руками и вертя маленькой седенькой головой со смешным хохолком редких волос на макушке, он стал зазывать нас в гости на жареных карасей. Потом, без всякого перехода стал нахваливать свою домашнюю кошечку, обещая отдать ее нам. Так я впервые познакомилась с дедом Ваней Кульковым.
Он трогал руками наши новые геологические костюмы, застывал от восхищения при виде вьючных сум и ящиков и сокрушался, что не может полететь с нами - «Анька не пускает».
Потом, когда мы уже освоились на базе Бамбукойской съемочной партии, с удивлением узнали, что молодой, светловолосый, голубоглазый, с нежным девичьим румянцем парень, на котором держалось все хозяйство базы, немногословный Саня - его старший сын. Он был правой рукой, надежным тылом Хрусталева Бориса Константиновича, начальника геологической партии. Если Борис с Саней не шли в Маршрут, то они целый день что-то делали по хозяйству на базе. Среди дружной «семьи» бамбукойцев нам было как-то хорошо и тепло. Борис, начальник, как отец родной, находил для каждого доброе слово, и как-то незаметно опекал нас, «зеленых» студентов.
Быстро пролетел целый месяц на берегах Бамбукоя. Геоморфологи Мария Намолова и Анна Хрусталева брали меня в свои маршруты по долинам притоков этой, довольно крупной реки. Там, где верховья Бамбукоя изгибаются в сторону истоков реки Бамбуйки, высится остроконечная пирамида гольца Бамбукойского (три с лишним километров над уровнем моря). Каровые ледники «изъели» его склоны и подступы к гольцу почти недоступны. Поговаривали, что кембрийские сланцы образуют узкие гряды, по которым нельзя идти, а можно лишь проползти на животе, так как эти гряды обрываются в стороны крутыми, почти отвесными каровыми стенками. И еще тогда среди геологов ходили слухи, что сама вершина сложена некком - жерловой фацией вулканических пород.
Передвижение по маршруту повсеместно сопровождалось хрустальными перезвонами, журчанием горных чистейших, холодных ручьев. Эти зазывные звуки переливающейся воды тянули немедленно утолить ею жажду, но строгие мои наставницы быстро отучили от этого соблазна, приохотив лишь к полудневному свежему чаю с добавкой каменушки - пахучей смородины.
Мария собирала материалы для будущей диссертации и пыталась увлечь меня своей специальностью. Но мне, будущему геологу-съемщику и поисковику молодые рыхлые отложения отчего-то не нравились, хотя первые практические уроки полевой геоморфологии я хорошо усвоила. Благодаря этим двум опытным полевичкам, с которых невольно хотелось брать пример. Всегда опрятные, с хорошо подогнанным снаряжением, они одинаково великолепно держались в маршрутах и на полевой кухне, балуя всех вкуснейшими пирогами. И молодые геологи тянулись к их душевной доброте, помогая им в полевых и будничных делах, а я старалась быть их самым незаменимым помощником.
В недолгие часы наших вечерних «посиделок» в камеральной избе, когда на высокий берег Бамбукоя опускалась звездная ночь, Борис с Саней заходили к нам на «огонек» керосиновой лампы. Борис оглядывал наше женское общество, которое он в шутку именовал своим «гаремом» и текла тихая беседа. Саня присаживался незаметно у двери и его руки всегда были заняты какой-нибудь работой. Видя, как он хорошо плотничает, я однажды попросили его сделать новую ручку к моему геологическому молотку. Мою просьбу он выполнил немедленно и очень смутился, когда я попросила его оставить на рукоятке «автограф». Опытный таежник, охотник, в одиночку пробиравшийся зимой и летом в самые дальние уголки Привитимья, он смущался от предложения дерзкой городской девчонки. Еще больше его смутили комментарии моих старших подруг. Он, как настоящее дитя природы, был бесхитростным и в то же время недоверчивым. Понимая это, мы оставили его в покое.
Вскоре быстрый МИ-8 перевез нас с Марией через широкий водораздел, в Ирокинду, ближе к Витиму, где прошел остаток дождливого лета. Мария улетела в Иркутск, а я осталась работать здесь в съемочном отряде. Коллектив наших ребят сложился до моего приезда, и они по-настоящему втянулись в работу. Пройдя со мной два маршрута, мой однокурсник Юрий «забраковал» меня, так как по его мнению я недостаточно интересовалась нашими исследованиями. Конечно, после того, как он проводил маршруты в обществе Марата Шафеева, будущего доктора наук, боготворимого им, - мое «общество» ему показалось сереньким, неинтересным.
Марат, проживая с ребятами в Петровском зимовье на берегу Тулуи, невольно создал вокруг себя некий романтический ореол: непременная утренняя крошечная чашечка черного чефира, стихи, нацарапанные его рукой на закопченной стене зимовья, которые я помню до сих пор:
Оставь надежды, душу не губи
И женщин страстных позабудь лобзанья
Отныне твой удел - одни страданья
Терпи мой друг, но с Ирокинды не беги!
Свое превосходство перед таким зубром я оспаривать не стала и пошла в спутники к технику-геологу Сергею Гончаруку, спокойному, рассудительному, немного нескладному парнишке из Маратовского предместья Иркутска. Сергей относился ко как к младшей сестренке. Эти родственные отношения потом протянулись через всю нашу жизнь: и когда, много лет спустя, он выходил на связь со мной в долине Мамакана возле Бодайбо и весь ближний эфир замирал, слушая наши шутливые признания в «вечной любви». И когда он, подхватив меня на руки от радости встречи, кружил в пафосном холле фирмы Голышевых, на глазах удивленных охранников, не ожидавших от своего главного геолога такой вольности.
А в то прохладное лето мы, душевно поддерживая друг друга, исследовали все укромные уголки окрестностей Ирокинды, нанизывая нитки геологических маршрутов на будущую карту Южно-Муйской глыбы. В один из туманных августовских дней наш маршрут прошел по долине Второго Бисмарка - притока ручья Серебряковского. Проходя вдоль линии старых шурфов в днище крутого распадка, мимо узеньких террас, на которых, как посуда на полке стояли ядреные мухоморы и подосиновики, мы увидели старые, крытые лиственничным корьем навесы. Под одним из них стоял старинный локомобиль. Такую машину я видела впервые, и она напомнила мне маленький паровозик. Кто и когда оставил его здесь, заботливо укрыв от дождей?
История этих мест давно была отмечена знаками приискательской деятельности. Вся долина Тулуи, от устья Петелинского и ниже Серебряковского - как ожерелье из мелких приисков, живших здесь до и после революции. И только после находок на Кедровке и Ирокинде кварцевожильной рудной минерализации эти места стали объектом изучения геологов-рудников.
В середине августа я отправилась в поселок за продуктами. Пройдя в одиночку по горам около десятка километров, я спустилась в долину, сделала покупки, помогла завьючить лошадей, собралась в обратный путь. Но, пока возчик похмелялся, выехали поздно, и моросящий дождь неожиданно перешел в снег. Без свитера, в одной легкой куртке я стала замерзать, сидя в седле, пока лошади, медленно переступая, двигались по каменистой тропе. Позже я узнала, что такой снег в середине августа здесь бывает каждый год. А тогда мне, неопытной студентке единственно правильным решением казалось только продвижение вперед.
Наступили сумерки, дорогу не было видно. Протрезвевший возчик сообразил, в какую беду он нас втравил, и, остановив лошадей, уложил их возле большой старой валежины. Рядом с ними заставил лечь и меня, завалив сверху вьючными седлами. Утром снегопад прекратился, и вокруг сияла белоснежная пустыня: завалило обильным снегом стланик и ягодные кустарники, придавило начинающий краснеть ерник на Тулуинском перевале. Ничего не понимая от холода, подчинившись указаниям проводника, я села в седло и цепочка лошадей двинулась по долине Тулуи. Когда мы достигли зимовья на Петровке, я была уже без сознания. Проходчики с Петровской жилы, жившие в зимовье, перенесли меня с лошади в зимовье, укрыв теплыми одеялами. До середины следующего дня я находилась в полуобморочном состоянии, а когда смогла встать, я опять сидела в седле.
В долину Серебряковского на наш «табор» мы приехали спустя несколько часов. Снег к тому времени растаял, но погода стояла прохладная и лиственные деревья окрасились в разные оттенки желтого цвета. Наши ребята стащили меня с лошади и отвели в жарко натопленную баню, переделанную из старого то ли вагончика, то ли сарая. Сидя на высоком полке, я слышала, как за тонкой перегородкой забрасывает в железную печку смолистые лиственничные поленья мой настоящий друг Сергей и льет воду на раскаленные камни.
Постепенно, холодный клубок внутри меня растаял, и навалилась сильная сонливость. Еще несколько дней я приходила в себя, оставалась в зимовье, пока ребята маршрутили. Варила супы и каши, солила вымоченные в ручье грузди и стряпала с ними пироги. Однажды, разглядывая в бинокль окрестности, я увидела выходящего из распадка ручья Третьего Бисмарка человека. Это к нам в гости с буровой пришел наш ровесник, студент из политеха Валя Капустин. Вместо букета цветов он вручил мне огромный подосиновик и, пожалев, что не застал наших ребят, повернул обратно.
Отчего мы не боялись ходить одни, по горам, не боясь покалечиться на острых камнях - или всегда знали, что кто-то обязательно придет на помощь? Сейчас, уже по прошествии многих лет понимаю, что нам за все наши проделки надо было хорошенько всыпать.
Помимо геологических маршрутов, еще одно важное дело мы выполняли - обследование штолен, пройденных на золоторудных кварцевых жилах. В касках, с карбидками, тепло одетые мы вступали в темное царство камня. Устья штолен по продвижению внутрь сменялись довольно большим интервалом промерзших пород. На заснеженной поверхности горных выработок перед нашими глазами громадные, величиной с чайное блюдце изумительной красоты снежинки. Дальше мы попадали во внутреннюю часть подземной галереи, где температура была одинаковой и зимой, и летом - примерно 10 градусов по Цельсию.
Пока еще неискушенные в поисково-разведочной практике, мы познавали открытую там для нас историю, закономерности жильного оруденения. Если меня больше интересовали вмещающие жилу породы, то Сергей быстро находил «бонансы» и крупинки золота в них. Насмотревшись на настоящее золото, я, видимо в нем разочаровалась, так как оно ничуть не походило на ювелирные изделия 583-ей пробы с прилавков магазинов. И блеск золотин был вызывающим, вульгарным. Так или иначе, но золото оставило меня к нему равнодушной, тем более, что тогда мы все зачитывались романом Олега Куваева «Территория». Там об этом металле было сказано, что «оно - сплошная судимость». Гораздо больше мне нравились веселенькие кальцифиры, метаморфические карбонатные породы: на белом фоне яркие оранжевые и зеленые горошинки - вкрапления гранатов и диопсидов. Невыветрелые свежие обломки этих пород лежали возле устья одной из штолен на Тулуинской жиле. И один из привезенных образцов украсил мою дипломную коллекцию, подаренную музею нашего университета.
Вся юго-восточная часть Южно-Муйской глыбы, по левому склону долины реки Ирокинды - место, где среди гранитов и гнейсов часто встречаются обломки друз горного хрусталя. Оттого, что их там было много, мы на них как-то и не обращали внимания, А моя любовь к сереньким гнейсам довела меня до того, что целый неподъемный рюкзак их, я привезла домой. Там, сравнивая их с гнейсами окрестностей Большого Луга, я только тогда ощутила свою полную дремучесть. И без сожаления вымостила этими образцами газон под окнами нашей квартиры. Остались лишь воспоминания о туманных долинах Серебряковского и Тулуи, о необыкновенно красивом озере Ирокинда, в обрамлении лиловых скал, о крупных, с избушку величиной валунах конгломератов зеленого и лилового цвета, лежащих вблизи устья Киндикана, о том, как цвели в долине Серебряковского красные даурские лилии.
Прошел учебный год на 4-ом курсе университета, и для меня не было вопроса: куда уехать на практику? Конечно же - Средний Витим!
Из-за первых бамовских десантов мы, сначала, долго сидели в аэропорту
Улан-Удэ, потом долго ожидали вертолет в Багдарино. Здесь я близко познакомилась с Лидией Чен-тун-жин - полукитаянкой. Ее отец - дядя Вася, фигура легендарная для Баунтовского района. Позже я узнала о нем много интересного: обычный китаец-огородник, он в 20-е годы был старшинкой в артели китайских золотодобытчиков, и много экзотических историй, связанных с ним, стали почти легендой, обрастая слухами и домыслами. А, покуда, он, проживая на прииске Маловском, разводил козочек и выращивал капусту. Его возраст по внешнему виду определить было трудно, хотя капусты он ежегодно сдавал на прииск по копеечной цене на сумму не менее тысячи рублей - деньги по тем временам просто огромные. Много позже, его внук Валерий рассказывал мне, как, будучи маленьким, он с дедом в Бамбуйке ходил мыть золото по Тулдуни. Меня это несколько шокировало, а для них - аборигенов этого края, такое дело было обычным.
Нашим геологам уже надоело пить заморские вина, они уже не раз сбегали на Белую Гору за цветами, которыми устилали по ночам пороги местных светских дам, когда, наконец, был дан приказ грузиться в вертолет.
Бамбукойская база разрослась, ее строения протянулись в сторону светлой ягельной поляны, где стояли жердяные остовы орочонских чумов. Настоящие хозяева этих мест давненько здесь не появлялись, так как по хребту кочевала лишь одна большая семья Шалохты. Этот небольшого роста эвенк имел на спине горб и, несмотря на физический недостаток, был крепким хозяином. Две жены вели домашнее хозяйство. Им помогали наемные работники, тоже эвенки. Стадо их оленей никто не пересчитывал, но по осторожным рассказам, оно достигало 2-х тысяч голов.
Кроме временных стоянок в долине Бамбукоя у Шалохты был невдалеке лабаз. Прошлым летом его отыскал Саня, так как мимо него шла тропа в низовья реки, по которой он «ходил» домой, в Бамбуйку. Не посетить столь экзотический объект, мы никак не могли, и в первые июньские жаркие дни большой компанией туда направились, Однако, смельчаков подняться наверх по слегка подгнившим бревешкам не нашлось и только мы с Марией забрались в малюсенький домик, стоящий на 4-х крупных деревьях. Саня страховал нас внизу.
Предметы быта эвенкийской семьи: несколько оленьих седел, лыжи с камусом, берестяная посуда со следами голубичного сока, не произвели большого впечатления. Посмотрев всю эту утварь, мы спустились, взяв с собой лишь меха из тонкой замши, чтобы надувать резиновую лодку на базе.
Оказывается, незадолго до этого, Саня, перегонявший лошадей из Монгоя, заехал к Шалохте и попросил разрешения воспользоваться некоторыми вещами из лабаза. Парень настолько понравился старику, что он вообще отдал ему все свои лабазы в долине Бамбукоя, так как кочевать здесь он более не собирался - ягеля мало в нижней части долины и невдалеке ручей Гирамдальный (в переводе с орочонского - могильный). Эвенки избегали это место, поскольку в 40-х годах здесь хоронили кочевых людей, умерших от чумы.
Немного позже мы побывали в верховьях Гирамдального. В долину опасались спускаться, а на перевале обнаружили старые, начала 60-х годов канавы по грейзенизированным доломитам: флюорит, жильбертит и другие яркие минералы на сером фоне карбонатных пород. В мягкой почве перевала устроили свои норы альпийские сурки-тарбаганы, которые приветствовали нас свистом. Мы попили чаю у костра, рядом с канавами, откуда зачерпнули котелком воду голубовато-молочного оттенка (с примесью разложившейся взрывчатки). Могли бы и отравиться. Но, вроде бы все обошлось, хотя мы тихо негодовали на Александра Сергеевича Яценко, который уверял, что ничего опасного нет.
Сергеевич, начальник поискового отряда, славился своей ничем не оправданной экономностью. Его кирзовые сапоги, совершенно непригодные для местных условий, были изношены до предела и зашиты пушистыми капроновыми нитками, издали напоминая индейские мокасины из-за этих самых пушистых метелочек, в которые превращались длинные концы ниток. Сами сапоги он надевал на разные ноги. Когда он сидел в камералке, скрестив ноги, мы невольно начинали хихикать. Если в маршруте его заставал дождь, он, оставаясь в одних трусах и сапогах, надевал на голову большой пробный мешок из черного сатина, с прорезанными дырками для глаз. Столкнувшись однажды в таком виде с таборщицей-поварихой Ларисой, он напугал ее до крика.
Когда вечерами, в камералке мы вели задушевные беседы, касающиеся тем наших исследований, Александр Сергеевич всегда сидел у стола и с серьезным видом что-то писал в большую толстую тетрадь. Первое время нас даже угрызения совести мучили - мы болтаем о том, о сем, а человек даже вечером работает. Но позже кто-то из старожилов по-секрету нам рассказал, что такое ежевечернее бдение с записями - это что-то наподобие полевой «летописи», преимущественно с прогнозами интимных отношений между геологами. Для того, чтобы зимой в узком семейном кругу поведать о всех тонкостях нашей полевой жизни.
И мы нисколько не обижались, приняв такую версию, так как, в сущности, Сергеевич был славным и безобидным малым, на которого-то и обижаться - грех. Он вполне дополнял и оттенял нашу разношерстную компанию.
Борис Хрусталев, несмотря на все его мольбы к начальству экспедиции, по прежнему «владел» целым «гаремом» девушек-геологов и уже перестал роптать на судьбу, так как девчонки его работали на совесть, и в коллективе не было склок. Наша маленькая группа из иркутского НИИ прижилась у бамбукойцев, и они нас считали своими, поскольку многие маршруты мы выполняли по их заявке. Доверие происходило еще из-за того, что наш нынешний начальник Лукич два года назад был их руководителем. Польза от совместной работы получалась обоюдная, так как маршруты бамбукойцев выдавали новые геологические данные для кадастровых и картосоставительских работ.
В тот год окончательно определилось, что в обрамлении древней(?) - а, скорее сильно гранитизированной Южно-Муйской глыбы, сложенной гнейсами и гранитами, помимо древних аповулканических зеленых сланцев, стал выделяться комплек вулканитов явно молодого возраста. Вот ими мы как раз и занимались. Поскольку обширные поля более молодых эффузивов простирались в низовьях Бамбукоя, то одним из первых участков стал ручей Кривой.
В долину Кривого выехали ближе к вечеру. Лошади, приученные к ходьбе среди камней, несли нас на своих спинах спокойно. Саня с Сергеем поставили палатку, обложили ее бока большими камнями и занялись костром. После утреннего дождя вокруг было сыровато, но совсем не холодно. На закате яркими красками начал окрашиваться весь горизонт - ярко-оранжевые полосы замещались алыми, потом чернильно-синими… И так, до тех пор, пока не упала ночь. Саня увел на базу связку лошадок и мы остались одни во всей Вселенной. И не было страха, было только необычное ощущение вселенского одиночества. Мы быстро уснули, а утром, на восходе солнца отправились к верховьям ручья.
Там, где ручей берет свое начало, места удивительные: верховое болото, широкая марь - длинное, плоское рыжеватое блюдо внутри низких голых каменных гряд. Кажется, что вот-вот выйдет изюбрь, а следом… - первобытный человек…
А среднее течение ручья что-то жуткое: каньоны, водопады в узких щелях. Спустя год, пролетая ранней осенью над Бамбукоем, я увидела в золотистом покрове тайги ломаную линию, будто чья-то рука кромсала острым ножом махровую ткань и бросила, испугавшись. И сразу поняла - Кривой!
Прошло несколько дней, и мы покинули гостеприимных бамбукойцев, перевалив через невысокий перевал, ушли в долину Тулуи. Став табором вблизи устья ручья Петелинского, почти неделю ходили в маршруты в верховьях Киндикана, крутого и других притоков Тулуи. Я собирала материалы для дипломной работы как раз в этих местах и не уставала поражаться необыкновенной красоте здешней природы. Творения ледникового ландшафта прослеживались вплоть до мельчайших деталей. Если во время университетских лекций, благодаря эрудиции и артистизму профессора Анатолия Золотарева, мы немного усвоили, что такое «кар», «ригель» и так далее, то здесь все это можно было увидеть своими глазами, и ноги топали по тому самому ригелю. Обнажения коренных пород, отмытые временными потоками, не успевшие зарости лишайниками, открывали нашему взгляду всю древнюю историю этих мест.
Здесь мы все-таки докопались до выяснения причины возникновения небольшой россыпушки золота в самом ручье Петелинском. Кварцевых золотоносных жил среди большого массива габбро и зеленокаменных сланцев не было. Изредка встречались небольшие кварцевые прожилки с блеклорудной минерализацией. Зато вмещающие породы были изрядно насыщены пиритом.
В те годы начинался интерес к большеобъемным месторождениям золото «мурунтаусского» типа, к которым у нас в Сибири относят Сухой Лог в Бодайбинском районе. Поэтому название этого месторождения было у всех на устах. А моя дипломная работа, самая небольшая по толщине среди «трудов» моих однокурсников, с легкой руки моих полевых учителей стала первой «ласточкой» на Среднем Витиме, в северной Бурятии, рассказавшей о перспективах этого района на большеобъемные месторождения золота и цветных металлов. Позже, в Бодайбинском районе, исследуя проявления такого типа, я уже была профессионально подготовлена, так как первые свои «уроки» получила не по отдельным делювиальным обломкам, а в красочной картине коренных обнажений, представавших на стенках каров, в обрывах долин рек и ручьев. Помимо отличной оценки при защите, работа стала и победителем на российском конкурсе. Но это было не моей собственной победой, а достижением моих полевых учителей, тогда еще молодых геологов Бурятского геологоуправления, будущих ученых, сумевших донести до меня практику геологического поиска, легкость и точность при познании тайн природы, логичность и широту мышления.
Проработав около месяца, вдали от людей, наш маленький отряд в составе 3-х человек, заходил в такие места, где, пожалуй, не ступала нога человека. Лето было теплое, с редкими дождями, поэтому в многодневные маршруты уходили налегке, и кусок полиэтиленовой пленки становился надежной крышей, когда связывали вместе согнутые друг другу навстречу вершины тонких гибких березок. Накрытый пленкой балаган в виде толстой короткой «колбаски» был теплым, защищал от дождя, а густые заросли над ним - прикрывали от яркого солнца.
Часто, перевалив мощный и довольно высокий ригель, мы выходили к кару и застывали при виде первозданной красоты бирюзовых каровых озер. Среди рыжих мхов горной тундры они блистали как драгоценности.
В окрестностях уже знакомой Тулуинской жилы, устья штолен которой расположены на крутом обрыве долины реки, мы прожили несколько дней. Начала поспевать первая ягода на солнцепеке, которая привлекала медведей. Эти хищники здесь были, на удивление, весьма миролюбивыми и небольших размеров. В избушку, где мы остановились, в наше отсутствие пытались забраться маленькие медвежата. И наши запасы спасло только появление Сергея, который принес рюкзак с образцами и прогнал непрошенных гостей. Наутро эти проказники постоянно перебегали нам дорогу, появляясь из зарослей стланика. Наконец они надоели Сергею, он поймал их и попинал. Медвежата испугались и убежали к медведице, которая ворчала где-то в кустах, но к нам не вышла.
К Ирокинде мы пришли с севера. Дождь, обливший нас в пути, умыл и это, грешное место на земле. Дождь был прохладный, тоже северный, но от почвы, камней и деревьев чувствовалось тепло прошедших солнечных дней.
Если представить это имя - Ирокинда в цвете, оно кажется серовато-зеленым, как лесотундра вокруг поселка. Вспоминается лиловый отблеск плит сланцев по склонам крутых и ровных, как пирамиды, сопок, тихая в замшелых валунах речка и тонкие, худые в желтой хвое лиственницы на фоне заснеженных гор Киндикана, желто-красные пятна ерника и небо - высокое, холодное, прозрачное.
Отмывшись и приобщившись к цивилизации в разведочном поселке, мы направились на юг, к метеостанции Тилишма. Здесь на северо-восточном продолжении Ципинской впадины, в коренных выступах среди заболоченной поверхности, обнаружили сравнительно молодые, неизмененные вулканогенные породы, преимущественно фельзитовые порфириты.
На небольших озерцах гнездились мелкие утки, и наши мужчины охотились на них. Крупные звери на глаза не являлись, зато ночные птицы - неясыть, филин беспокоили шумом ломаемых веток и глухими вскриками. На дверях попавшего по пути охотничьего зимовья красовались два мощных крыла какой-то крупной птицы.
Для завершения геологического разреза по Южно-Муйскому хребту, на левобережье Витима, после короткой передышки в поселке, наш отряд уже большим числом отправился по Тулуе, Тулдуни, к Витиму. Влившиеся в нашу компанию ирокиндинские геологи- разведчики, вырвавшись на «волю», до устья Петровки ехали навеселе, удобно устроившись на особой конструкции тракторных санях, со скрежетом скользящих по каменистой дороге. Зима в этих местах длится 9 месяцев, и, поэтому геологоразведчики не обременяли себя хлопотами по приобретению в хозяйство летнего транспорта, несмотря на значительные затраты тракторного топлива. Мои соратники тоже «расслабились», и вскоре дружная компания громко распевала песни.
Когда достигли зимовья на Петровке, заядлые рыбаки принялись выуживать из улова хариусов, и стало ясно, что это - надолго. Пришлось варить чай, потом стали священнодействовать с ухой, которая получилась тройной («по-царски»). Последней рыбы было столько много, что подпаленные хвосты торчали поверх большого эмалированного ведра.
К середине вечера, когда стемнело, выяснилось, что водка давно выпита, а спирт разводить нечем. Поскольку из всех присутствовавших я одна была трезвенницей, все стали уговаривать меня сходить по воду на ручей. Но мне это затянувшееся застолье изрядно надоело, и на уговоры я не поддавалась. Остальные участники этого события вряд ли смогли устоять на ногах. Я уже торжествовала про себя, что это безобразие наконец-то окончится. Но. не тут-то было!
Кому-то в голову пришла сумасшедшая идея развести содержимое последней из стоявших на столе бутылок спирта бульоном от ухи. Разлили, встряхнули и постучали ложкой по стеклу - вроде бы все, как обычно. Радуясь найденному решению, озвучили какой-то очередной замысловатый тост: то ли за Байкальский мегасвод, то ли за Байкальский рифт. Когда выпили новоизобретенный «коктейль», то уже, мне не рассуждая, пришлось бежать в темноте, чертыхаясь и падая на скользких холодных валунах к ручью по воду, чтобы отпоить горемычных гуляк. Уха собралась в верхней части стаканов и мои спутники получили сильные ожоги чистым спиртом.
Выспавшись под застольные разговоры не единый раз за вечер, я встала рано утром, когда в маленьком окошке появился серенький рассвет. Мои попутчики как попало лежали в живописных позах на низком помосте, почти во всю площадь зимовья. Черная, закопченная маленькая дверь, заскрипев, отворилась и я оказалась в розовато-белом, как молоко тумане, заполнившем всю долину реки. Где-то рядом позвякивала бубенцом и тихонько ржала неведомо откуда взявшаяся лошадь. Я оглянулась на скрип зимовейной двери, обозревая свое лохматое полевое «начальство», во всей красе утреннего похмелья. Потом мы все вместе стояли посреди галечной косы и, нежась в теплом тумане, виновато говорили: «Какая красота! И зачем мы так много пили…»
После непродолжительного завтрака, пешая вереница путешествующих, сначала медленно, а потом, обретя «второе дыхание», бодренько зашагала по узкой каменистой конной тропе вдоль реки. Проходя через небольшие и неглубокие перекаты, мы уходили на противоположный берег от крутых прижимов и обрывов.
В благодарность о вчерашнем спасении пострадавших от «ушиного» спирта, в самых глубоких местах, где мне было чересчур глубоко, или на быстрых перекатах, где мощная струя сбивала с ног, меня переносили, держа на руках. Но не так красиво и романтично, как мне бы этого хотелось - а где-то подмышками, так как мой «птичий» вес позволял это сделать. Может быть это происходило из чисто мужского «суперменства», или оттого, что меня легче было перенести, чем помогать удержаться на ногах. Хотя, кое-кто язвительно уверял, что, если я утону, то ловить меня надо выше по течению. Видимо, мне не могли простить мое противостояние вчерашнему пьянству.
К полудню геологическая картина сменилась пестрыми красками восточного обрамления Южно-Муйской глыбы: большой Тулдунский габброидный массив с крупными включениями титаномагнетита, местами - сплошная титановая руда. Отвесные гранитные стены как бы срезаны ножом, какие-то непостижимые тогда для меня сланцы и гнейсы.
В поселок Кедровка мы вошли ближе к вечеру. Неширокая терраса Тулдуни, на которой стояли одноэтажные дома, двухквартирные и бараки, с пустыми оконными проемами, в зарослях дикой малины. Вначале было ощущение жилого места, обжитого и населенного. Но потом я поняла, что первое впечатление обманчиво и сразу повеяло чем-то пугающим: будто в спину постоянно смотрит чей-то взгляд. Особенно было неприятно по вечерам, когда тень от хребта на закате падала на поселок. Но даже и в солнечный день заброшенный поселок выглядел удручающе. Поэтому мы нисколько не горевали, спустя несколько лет, когда узнали, что здесь, при испытании каких-то военных секретов вертолетчики сожгли Кедровку.
Зато беззаботно светило солнце, согревающее нас в долине веселой речки Кедровки, давшей имя поселку, незатейливо бежала узкая звериная тропа среди яркой зелени: черемухи, ивы, тополя, смородины, стланика и кедра с будущим урожаем шишек. Молодой соснячок окаймлял разнотравные поляны. Геологи из ГРП, вышедшие на Кедровку для проспекторской оценки старого золоторудного месторождения, сразу опытным взглядом отметили в кварцевых обломках в конусе выноса ручья наличие золотин, иногда довольно крупного размера. Вместе с геологоразведчиками мы обошли все приисковое хозяйство, обогатительную фабрику с чашей, заглянули на иловой отвал ( в виде небольшого прямоугольного поля, среди молодой древесной и кустарниковой поросли). Хотя прошло более десятка лет после закрытия прииска, но илы с примесью ртути не заросли даже травой.
Заходя в заброшенные дома, отыскали большой ведерный чугунок с начавшим пахнуть соленым хариусом. Евгений Алганаевич, найдя это «наследие» пребывания до нас научных исследователей из Львова, заявил, что «рыба, как в папином доме». Его отец - Алганай Намолович Намолов был директором Баргузинского рыбозавода, и рыба с «душком» весьма почиталась в баргузинском доме Намоловых. Но нам она очень не понравилась и было решено ее закоптить.
Пока мужчины «колдовали» с рыбой, я обустроила жилье в старом доме, где сохранились окна и даже со стеклами. Мои усилия по приведению в порядок этого жилья не пропали даром, так как после наших маршрутов настало ненастье, и его благополучно пересидели в тепле, поскольку там сохранилась даже печь. Она неплохо топилась и держала тепло. А мы рассматривали красочные иллюстрации редкого альбома «Фаюмский портрет», найденного в развалах испорченных книг в доме, который вероятно был помещением библиотеки. Страдал только Алганаевич, беспечно отнесшийся к своим запасам курева. Его сигареты быстро окончились и до отъезда на лошадях, пришедших из Бамбуйки, он промышлял свои старые «бычки».
А пока мы передвигались с маршрутами ближе к Витиму, на устье Тулдуни. Вся Тулдунь от Кедровки, за исключением нескольких километров до устья, золотоносна.
Если в верховьях, возле устья Кедровки источником россыпей были кварцевые жилы, то внизу щетки углистых сланцев промывались временными потоками и речными струями Тулдуни, копили в террасах, пойме и русле реки богатый золотом аллювий.
Уже не раз нас вымочил дождь, не одного хариуса на рожне мы съели, спускаясь к Витиму, когда взобравшись на высокий утес, вблизи устья, увидели на другом берегу Тулдуни на широкой косе маленькие стога сена возле крохотной часовенки. Несколько покосившихся домиков с черными от дождя деревянными крышами - так живописно открылась нам Многообещающая коса. Но другом берегу Витима рыжим огромным медведем лежал ультрабазитовый Шаманский массив, вершину которого окутывало черное грозовое облако. А внизу, под нами переливал свои темнозеленые воды могучий Витим - батюшко.
Что-то зачаровало нас, стоявших на высоком утесе над рекой. И, глаза невольно впитывали эту красивейшую картину, расстилавшуюся перед нами. Вот-вот должны начать полет перелетные птицы, знаменуя окончание короткого северного лета. Золотисто светилась на буграх княжеская ягода - княженика. И у нас занялась в душе тоска по родному дому.
Я не задумывалась о том, что увижу ли еще когда-нибудь эти места: беспрерывные гряды скальников, сглаженных потоком реки, низкие сопки, широкие болотистые распадки, поросшие гоубичником - вернусь ли сюда? Было лишь стойкое подозрение, что мы оставляем здесь частичку своей души.
Прошло время. Получен диплом. Первые производственные задания на Таликитской площади - в самом центре широкого плоскогорья Бабанту, места куполообразных сглаженных гор, лежащего в подножии Южно-Муйского хребта. Удручающее однообразие ландшафта, монотонность геохимической съемки не радовали глаз. И ципинские пороги, начинавшиеся чуть пониже геологосъемочной базы, и ломившиеся через них водные туристы не примирили меня с утратой приобщения к тайнам Южно-Муйского.
Сейчас, по прошествии многих лет, имея опыт поисковых работ в Бодайбинском и Мамско-Чуйском районах, я понимаю, что мне не хватало моих нынешних знаний, чтобы удержать меня там. И, еще много значило окружение незаинтересованных и малокомпетентных коллег, которые не образовали единого творческого коллектива.
Единственным моим «достижением» был улов из 7 ленков. После каждого забрасывания спиннинга в Ципу, я снимала с тройника здоровенную рыбу, размером с полено. Если учесть, что до этого я вообще в руки не брала удочек, то рыбацкого азарта не получилось. Создав живописную «поленницу» из ленков и, сделав «бороду», я ее распутала и потеряла всякий интерес к этому занятию.
Когда начался холодный сентябрь и с вершины крутого водораздела Ципинской впадины и ее первого притока справа, после метеостанции Ую, открылась ярким солнечным днем заснеженная панорама Южно-Муйского хребта, я про себя уже все решила - уезжаю! Поломав привычную карьеру геолога провинциальной экспедиции, я вернулась в Иркутск, согласившись на должность лаборанта в ВСНИИГГиМСе.
Иркутская городская зима сменилась знойным летом, из которого самолеты, а потом старый знакомый МИ-8 перенесли нас в окрестности Бамбукоя, на Моховое. Оловоносная площадь В южной части Южно-Муйского хребта заставила нас более подробно изучать и вуканогенные породы, и граниты, с которыми связывалось оруденение. База Бамбукойской партии переместилась в долину ручья Мохового, в низовьях Бамбукоя,
Саня возмужал, повзрослел и уже работал на канавах, К девушкам он теперь относился покровительственно и перестал смущаться. Правда, меня он, по старой привычке, обходил далеко стороной. Но я и сама не обращала на него внимания. После перенесенной в прошлом году операции по поводу удаления аппендицита с осложнениями, мне тяжело давались первые маршруты.
Потом понемногу все наладилось. В верховьях Бамбуйки, куда мы выходили с описанием геологического разреза, среди желто-розовых известняковых ущелий, на широкой голубоватой наледи, не тающей до конца лета, я уже бегала.
Старые канавы ручной работы в пегматитах обнажали прожилки письменного гранита с редкими кристаллами разных самоцветов. Однажды попался обломок породы с длинным кристаллом аквамарина ярко-зеленого, почти изумрудного цвета.
Я не догадалась сохранить весь образец и неудачная попытка добыть кристалл с помощью молотка разрушила его. Яркие мелкие осколки просыпались в каменную осыпь на склоне пологого водораздела.
Забираясь в верховья Бамбуйки, ближе к ее истокам, мы находили среди кристаллических сланцев включения крестообразных двойников темно-коричневого ставролита, а, привлекшие глаз ярко-малиновые камни, лежащие в воде оказались сланцами, содержащими марганцовистый минерал - пьемонтит. Штуфы пьемонтитовых сланцев восхищали своей яркостью и, без сомнения, они могли быть замечательным поделочным камнем.
В свободные часы, когда все отдыхали, загорая на солнечном, свободном от леса бугре, вблизи вертолетной площадки, я устраивалась в тени деревьев, на бревнышке, перекинутом через русло ручья. Журчание воды, аромат рододендрона Адамса, чьи заросли покрывали огромные замшелые глыбы доломитов, действовали умиротворяющее. Мы знали, что местные эвенки добавляют побеги этого вечнозеленого кустарничка в в чай и именуют его «сахандаля».
Находящиеся в изобилии возле ручья коряги и диковинные сучки, принесенные из маршрутов, обретали в моих руках, с помощью охотничьего ножа, законченную «художественную» форму. Однажды за этим занятием меня застал Саня и, спустя несколько минут, мы с ним оживленно болтали. Показавшийся из-за поворота тропинки Борис Хрусталев отчего-то попятился назад, так и дойдя до нас…
Осенью, в последние солнечные дни, когда хвоя лиственничной тайги в долине Мохового стала желтеть, мы сыграли полевую свадьбу. Она оказалась единственным торжественным мероприятием в нашей жизни с Саней. А, когда я ожидала рождения нашего ребенка, я знала, что всегда буду любить это маленькое существо, так похожее на своего отца.
Такой же ранней осенью мы зашли с годовалым Ванюшкой попроведовать и проститься с умирающим дедом Ваней в больницу на окраине Багдарина. Высохший и, казалось безучастный ко всему, он оживился и, сев на больничной постели, гладил по белой головушке своего маленького «унучика», с таким же, как у него маленьким смешным хохолком на макушке…
После смерти отца, на Саню легли заботы о младших братьях и сестрах. В большом поселке Багдарин забылось простое и незатейливое житье на устье Бамбуйки. И, хотя по старой привычке собирались в доме на выпивку, не было скрепляющего ранее все застолье дребезжащего тенорка веселого балагура. Говорили все больше о заработках и житейских заботах.
Хотелось на новом месте обустроиться так, чтобы было все, «как у людей». Сначала купили бензопилу, вещь в хозяйстве незаменимую, предмет, составляющий гордость для любого жителя таежного поселка. Покорила она и бабу Аню. Перебирая в старом сундуке вещи, она развернула заветную тряпицу, где мягко золотился небольшой самородок. Но продажи золота не случилось. Пройдя цепочку причастных к криминальному промыслу людей, выяснилось, что это всего лишь - латунь.
Оказавшись на семейном «совете» по этому поводу, я решила раскрыть всем глаза на необдуманность их поступка - продажи золота. Произнося свою небольшую речь, я наблюдала, как лица моих собеседников хмурились. Временами, мне казалось, что я замечаю раскаяние, досаду. Я думала, что читаю их мысли, и ощущала себяна высоте, упиваясь своим красноречием, чувствуя теперешнюю свою значимость учителя и наставника заблудших…
Я связала появление кусочка латуни вместо золота, с заботой умершего деда, с желанием его оградить своих потомков от возможных неприятностей.
...Сколько бы мне не приходилось бывать на Витиме, как бы ближе не роднилась я с ним, - всегда возвращаюсь с чувством чего-то недосказанного, недостижимого. Видимо, и человек там настолько сливается с природой, перенимая ее чувства, свойства, что становится ее частью, таким же непостижимым …
Для меня «история о самородках» закончилась тем, что после недолгой душевной муки, отражавшейся на его лице, Саня помолчал, а потом сказал: «Вот ведь, старый, всех обманул! Но я все равно найду, где он их спрятал, все половицы в доме подниму!»