Охотников и другие… (Воспоминания геолога)
…16 июля 1916 года
городским архитектором (Иркутска)
назначен Д.А.Охотников…
(из иркутской летописи Ю.Колмакова)
За житейскими заботами совсем неожиданно наступило лето. Оно напомнило мне данное самой себе обещание - пройти маршрутом геологический разрез от Иркутска к Байкалу.
Я попыталась встретиться в Большом Луге с Юрием Алексеевичем Черновым, чтобы договориться о совместной с ним экскурсии, но он не появлялся на своей заброшенной дачке. Зато телефонная трубка неожиданно отозвалась его бодрым голосом, и Юрий Алексеевич заверил меня, что он как всегда в «боевом» строю.
Он немного удивился моей необычной просьбе, но, узнав, что я намерена путешествовать исключительно в производственно-музейных целях, согласился взять меня с собой. Поинтересовался, где я так далеко и долго работала, что «забыла» особенности геологического строения окрестностей Иркутска. Когда в перечне мест моей геологической службы он услышал название «Муя», его голос стал более заинтересованным.
До назначенного срока осталось более полумесяца, и я стала заранее собираться. Поскольку, это путешествие намечалось не так уж и далеко от дома, то основные предметы, которые никак нельзя забыть - это геологический молоток и горный компас. И, хотя мои геологические маршруты давно уже окончились, старый заслуженный рюкзак с геологическим снаряжением всегда лежит на верхней полке стенного шкафа в прихожей. Обхватив рукой старую, побитую бесчисленными камнями рукоять единственного за всю мою геологическую жизнь молотка, я подумала, что, наверно Юрий Алексеевич будет расспрашивать меня, бывшего геолога-полевика, и попросит о чем-нибудь рассказать из моей полевой практики.
……….Начиная курс обучения в университете, не все мы могли представить себе особенности избираемой для себя профессии. Теряясь в потоке информации, трудно было сориентироваться, найти приоритеты. Умудренные опытом профессора, доценты, которые были «зубрами» и молодые ассистенты, бывшие геологи-практики ежедневно отягощали нашу память обилием терминов, фактов, гипотез.
Откуда нам, зеленым студентам было знать, что тогда, в середине 70-х началось реформирование геологической науки, столкновение двух геологических концепций: старых взглядов на геологические объекты и начавшееся по всей планете шествие теории тектоники плит. Наш университетский факультет соединял и примирял в своих стенах представителей разных научных позиций - приверженцев теории геосинклиналей и проповедующих плитную тектонику. «Зубры» снисходительно попустительствовали проникновению новых веяний науки - ведь дело еще не дошло до шумных сражений и яростных баталий середины 80-х.
Отзвуки начинавшегося противостояния формировали наши взгляды на природу геологических объектов в самом непредсказуемом виде. Робея от высокого авторитета наших профессоров, стоявших у истоков геологического изучения сибирского региона, мы воспринимали юг Иркутской области, как незыблемую архейскую глыбу. Очарованные эрудицией и красноречием геолога-практика Игоря Охотникова, мы разделяли его крамольные «плитные» взгляды. И наши знания представляли собой затейливый конгломерат разнополярных геологических воззрений.
При традиционно сложившейся методике геологической съемки теория тектоники плит воспринимается как лишнее неудобство: чего мудрить - все прекрасно укладывается в старых рамках теории геосинклиналей. Но стоит только начать увлекаться поисковой работой или прогнозированием рудных процессов, как появляется множество вопросов, на которые, с точки зрения старой теории, не дается ответа.
В отличие от многих моих однокурсниц мне не захотелось спокойных камеральных исследований, да и окружение творческих геологов, в которое я вошла в первые годы своей профессиональной деятельности, подготовило тот особый настрой в моей судьбе, когда каждую весну, как перелетную птицу, меня тянет сняться с насиженного места. И, несмотря, что явная дискриминация меня, как женщины-геолога всегда присутствовала, я всегда старалась участвовать в полевых поисковых работах. Надо ли говорить, что опыт и признание приходят не сразу, что на это потребовались годы? Зато мне сразу повезло с наставниками. Я никогда не задумывалась, почему именно впервые увлечение тектоникой плит в Восточной Сибири вошло в практику у тех геологов, кто принимал участие в картировании Средневитимья. Покуда судьба геолога-поисковика не забросила меня в эти края.
Южно-Муйская глыба во всей красе открылась перед нашими глазами, когда мы подлетали к Ирокинде. Орографически она такая же, как территория распространения пород шарыжалгайской серии Прибайкалья - выположенные хребты, крутые склоны долин, редкие останцы, утесы с зеркалами скольжения. Готовя себя к карьере геолога-съемщика, лихо разбирающегося с геологической картиной по коренным обнажениям, я невольно затосковала в этой стране сплошных курумов. И гнейсы, на мой тогдашний взгляд, - все одинаковые. Лишь позже, рассматривая кусочек крупномасштабной геологической карты, над сбором материалов для которой мы трудились, я, с удовольствием увидела, как в меридиональном направлении потянулся свод антиклинория, и золоторудные кварцевые жилы улеглись, согласно структурно-тектоническим законам. Юго-восточный край глыбы проплавлен гранитами и переходы от гранитов ко гнейсам постепенные, незаметные.
Единичные определения возраста пород глыбы в конце 50-х годов определили его в 1.8 – 2.2 млрд лет. Посчитав этот возраст абсолютно для всех пород, возраст Южно-Муйской глыбы посчитали, как архейский, позже его утвердили, как нижнее-протерозойский. Более поздние определения абсолютного возраста (калий-аргоновым методом) давали цифры, позволяющие отнести породы глыбы к образованиям от герцинского, до киммерийского этапов. Но эти возрастные определения как-то не прижились, не вошли в обиход и не стали достоянием широкого применения. Поскольку мало было желающих противостоять всесильному профессору-москвичу Л.И.Салопу и его верной ученице М.М.Мануйловой. Их структурно-тектонические схемы считались неоспоримыми до конца 80-х годов. Не было фундаментальных реформирующих исследований, способных коренным способом изменить взгляд на геологическую природу этого объекта: территория Южно-Муйской глыбы детально изучалась только лишь в пределах Киндикано-Ирокиндинского рудного поля. Лишь встреченный мною в Багдаринском аэропорту Игорь Охотников презрительно хмыкнул в ответ на мое восторженное сообщение, что я, наконец-то участвую в картировании самых древних пород.
«Южно-Муйская глыба - это поршень в цилиндре, ходит: вверх-вниз… Ты хоть это соображаешь?» - так прохладно остудил он мой пыл. «То есть может она - древняя, а, может, и - нет! Да, и где ты там видела гранулитовую фацию?» - окончательно вылил он на меня холодный душ. Я еще долго что-то лепетала, пытаясь отстоять официальную версию, но где там - было ясно, что Аполлоныч бесконечно прав. Он просто отодвинул меня, как маленького щенка и прошел мимо. Было смертельно обидно, ведь я же будущий специалист, а он меня носом в грязь… И не потому, что он взрослый человек, а потому, что я еще многого не знаю.
Позже, в течение многих лет судьба сводила нас, то в дороге, то на улицах Иркутска. Игорь никогда не упускал случая расспросить, чем я занимаюсь. Одна из последних встреч, коротких мимолетных, состоялась в середине 80-х годов.
Он заметно постарел, погрузнел, седина посеребрила его вьющиеся волосы. Сообщил, что работает геологом у старателей в Бодайбо. Недоверчиво выслушал мой рассказ о последних моих профессиональных увлечениях и посетовал, что вряд ли возможно эти геологические исследования распространить в площадном выражении. И несказанно удивился, услышав, что карты рудных процессов, созданные нашим отрядом, уже покрывают центральную и южную часть Бодайбинского района. «Ну, давай работай, молодец!»
Из редкого мимолетного общения я поняла, что, несмотря на свою геологическую известность, Игорь Аполлонович страдал и переживал оттого, что однажды увидел здесь, на среднем Витиме нечто такое, что не укладывается в общепринятые рамки геологии Байкальской горной области, о чем невозможно написать в традиционном геологическом отчете или выразить на геологической карте. Что-то такое, что можно объяснить лишь с точки зрения тектоники плит.
Именно с этим я столкнулась во время полевых сезонов 1985-86 годов, когда геологическая судьба привела меня в те места, где двадцать лет назад проводил геологическую съемку тогда еще молодой геолог Игорь Охотников. Но, в отличие от Охотникова, метавшегося от практической геологии к науке, я решительно продолжала составление карт рудных процессов, теперь уже в верховьях Мамакана.
В пределах Бодайбинского синклинория, в центральной части Бодайбинского района эти работы начинала известный иркутский петролог Евгения Кузнецова (Дегтярева), выпускница нашего университета. С легкой руки В.М.Кандера - главного геолога комплексно-тематической экспедиции Иркутского геологоуправления с ней работала и я. Протекция Владимира Майоровича при устройстве на работу в Прогнозную партию, сослужила хорошую службу - он обещал отдать меня «в хорошие руки». Действительно, благодаря его тонкому профессиональному чутью, я долгое время работала под началом замечательных специалистов. Сама Евгения Алексеевна одной из первых исследовала знаменитое Савинское месторождение магнезитов в Восточном Саяне. Ее имя много значило для молодых геологов.
А у нас с ней сложились не только профессиональные, но и дружеские отношения, и много полевых сезонов мы с ней делили одну палатку на двоих. Уходя на заслуженный отдых, она доверила мне продолжать работу, которую начинала, которая позволяла прогнозировать не только рудные поля и узлы, но и рудные тела.
Полевой сезон 1985 года начался поздно, в августе. На исследуемую площадь мы залетели, как рассчитывали, ненадолго - определить перспективы восточной части Дылгдаисинского гранитного массива на молибденовое оруденение.
Походный лагерь мы поставили на берегу Среднего Мамакана, в промежутке между притоками этой большой реки - Мочи и Дылгдаиси. С нами прилетел и начальник геохимической партии С.М.Лавров, поскольку участок под постановку наших работ он выделил собственноручно, по геохимической аномалии молибдена. В предыдущий полевой сезон в северо-восточной части того массива гранитов было найдено рудопроявление вольфрама. Поэтому Станиславу Михайловичу хотелось найти еще что-нибудь, чтобы поднять престиж геохимических и поисковых работ своего геологического подразделения.
Лавров на время поселился в нашей с Евгенией палатке, угостил нас коньяком и заявил, что покажет нам, как надо работать. Потом несколько дней учил рабочих-студентов мыть шлихи, что он действительно классно делал. Позже обежал большим рекогносцировочным маршрутом окрестности и натащил кучу образцов, из которых велел сделать эталонную коллекцию, и улетел проверять съемочные партии. На коллекцию мы время тратить не стали, так как она нам не была нужна, а площадь, которую Лавров щедрой рукой очертил под поиски, надо было успевать исследовать к началу сентября. Тем более что, подбадривая нас, он заявил, что издалека, с водораздела, на исследуемой территории он разглядел огромные развалы кварцевых жил. «Кварца там, девки, - море!»
Наш шустрый начальник улетел, а мы с Евгенией пошли «в разведку». Как оказалось - ходить до поискового участка было далековато, подъем на него был очень крутой. Поэтому, посовещавшись, мы решили потратить пару дней, чтобы прорубить в непроходимой стене сплошного стланика на крутом склоне что-то, наподобие магистральной просеки и провешить профили. По импровизированным профилям между своими маршрутами можно было пропустить пары студентов. Ведь август уже катился к концу, и мы должны были успевать за считанные дни выполнить огромный объем работ.
Первые же маршруты показали, что кажущиеся издалека кварцем белые россыпи глыб, на самом деле - развалы альбититов, полевошпатовых мономинеральных пород, почти без примесей других минералов. Единственный обломок серого кварца, окатанной формы, судя по всему - ледникового происхождения, был подобран в долине Дылгдаиси, у подножия склона. Вероятно, его вынес ледник с верховьев реки, с центральной части Дылгдаисинского гранитного массива. Там ледник «разъел» основную часть зоны грейзенизированных пород, с включениями молибденита в кварцевом штокверке. Это рудопроявление было выявлено ранее при геологосъемочных работах и установлена его малая перспективность. Ледник растащил обломки по широкой троговой долине и, поэтому в потоках и во вторичных ореолах рассеяния нарисовалась такая мощная аномалия.
Обследование других участков пришлось проводить с временного табора в глубине долины р.Дылгдаиси. Пока заносили на него снаряжение, произошел удивительный случай, связанный с нашим четвероногим попутчиком - Дружком. Так студенты прозвали маленького пса, которого они прикормили в Бодайбо и прихватили с собой в поле.
Дружок был невзрачным, лохматым бездомным псом. Он оказался ненавязчивым, деликатным и везде сопровождал своего покровителя - студента Колю. По ночам он негромко взлаивал, отпугивая от наших палаток медведицу. Когда мы шли в маршрут, он неутомимо бежал сбоку.
Мы очень удивились, когда, занеся и оставив палатки в верховьях реки, не обнаружили его рядом с собой на обратном пути. На основной лагерь он тоже не пришел. Только три дня спустя мы нашли его рядом с оставленным снаряжением в верховьях Дылгдаиси. Голодный, ослабевший, он, тем не менее, не покинул свой добровольный сторожевой пост. Хотя его никто не заставлял это делать, умный песик рассудил, что если его новые хозяева оставляют свои вещи в тайге, их надо караулить.
Этот случай заставил нас по-иному взглянуть на нашего приблудного четвероногого друга, и в моих воспоминаниях он остался, как символ верности. К сожалению, только собака показала в этот полевой сезон самые лучшие свои качества, а люди…
Проливные дожди конца августа принесли за собой снега, и они покрыли белым одеялом верховья Мамакана, чтобы уже не растаять до будущего года. И, мы в своих легких палатках зазимовали на целый месяц. Вертолет откладывался изо дня в день. Стал покрываться тонким ледком Средний Мамакан. Выйдя утром на какой-то шум на реке, увидели, как промчался, ломая первый лед, огромный изюбрь, скрывшийся среди скал на противоположном берегу.
Продуктов оказалось в обрез, поэтому рацион стал полуголодным. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Евгения с утра брала пилу и топор и мы с ней шли на заготовку дров для маленькой палаточной печки. Согревшись на лесоповале, мы нагревали палатку, готовили витаминные отвары, старались разнообразить еду для общего стола, пытались развеселить впавших в уныние друзей. Мне было не привыкать к полуголодному существованию, так как на первых годах своей геологической службы мне часто приходилось попадать в подобные ситуации. Я старалась переносить все это спокойно, так как, если не взять себя в руки, то может случиться большая беда. Тем более, помощь когда-то все равно придет - надо лишь постараться достойно выжить.
Вертолет, на самом деле, спустя месяц, прилетел, и мы успели эвакуироваться без особого урона. Только дядя Саша, к которому я заехала в гости на Дражный около Бодайбо, удивлялся, наливая мне третью или четвертую тарелку обычного супа.
А для меня уроки этого полевого сезона привели к осознанию тех простейших правил, которым я старалась не изменять все свои последующие годы: не доверяться абсолютному авторитету вышестоящих начальников; обеспечение снаряжением и продуктами брать под свой контроль. Неудивительно, что мне во многом помогал богатый опыт Евгении, ее не только профессиональное мастерство, но и деловые житейские качества. И, когда после десятилетней совместной работы она решила уйти на пенсию, я почувствовала, что почти что осиротела.
Мне не хватало ее профессиональной мудрости, для меня она была хорошим примером геологического долгожительства. И, несмотря, что в возрасте ее одолевали «болячки», она каждое утро делала гимнастику для всего тела, разминая суставы на помосте для спальника. Потом обливалась холодной водой на «улице», возле реки и эта неизменная ее привычка со временем перестала меня удивлять. Но ведь и мне тоже доставалось, так как она не позволяла и мне «расслабиться». А о том, что я бы попробовала нервничать - даже речи об этом не могло быть. Что поделаешь! Это реалии сурового полевого быта, когда строгая дисциплина в отряде и самодисциплина каждого участника работ - залог успешной работы и безопасной деятельности отряда.
К полевому сезону 1986 года я готовилась уже без Евгении. Но, даже уйдя на заслуженный отдых, она как бы продолжала помогать мне, так как ее прежнее мудрое руководство поисковым процессом, многие тонкости исследовательской работы - все это как бы защищало мои тылы и служило надежной опорой.
То, что нам предстоит на этот раз работать в окрестностях Северо-Муйской глыбы, мы знали задолго до начала полевого сезона. Но, особенного душевного трепета это обстоятельство не вызывало, так как предстояла обычная полевая «пахота» с геохимическим опробованием.
Ожидание вертолета на Бодайбинской базе геологосъемщиков выливалось в ежевечерние застолья начальников полевых партий и отрядов, в которых я не участвовала. Пользуясь случаем, я старалась как следует выспаться и слыла этаким «синим чулком». Но однажды, когда давался званый ужин с участием ученых людей из Москвы, я получила приглашение. Подозреваю, что начальник нашего полевого отряда Николай Леонов, мало интересующийся вопросами особенностей геологического строения изучаемой территории, сделал это, чтобы переадресовать возникающие вопросы мне.
Вначале заезжие гости не обращали на меня внимания, но, познакомившись, подсели поближе и принялись записывать в блокноты мою популярную лекцию, относительно новых результатов геологических исследований на территории Байкальской горной области.
Николай вначале обиделся, что я целиком завладела вниманием столичных гостей, а потом стал бить себя кулаком в грудь, утверждая, что только под его руководством взращиваются такие ценные геологические «кадры». Он в юности долго занимался альпинизмом, был первым покорителем пика Пирамида в Саянах, и это наложило на его характер особый отпечаток - Коля считал, что все, что к нему причастно - все имеет превосходную степень.
Я же, прекрасно понимала, что москвичи далее доступных участков и обнажений никогда не доберутся, практически они пользуются лишь доступной информацией геологических отчетов, и тех нюансов, которые случается видеть нам, дотошным полевикам, им никогда не представится возможности познать. Использовать же мои сведения для своих научных статей возможно лишь с проведением многолетних полевых экспедиций, т.е. повторить мои многолетние наблюдения на огромной территории.
Утром Николай доверил мне лететь первым рейсом вертолета в район наших работ. В мои обязанности выбор места под будущую базу полевого отряда не входил, но спорить я не стала, надеясь, что все обойдется. Я просто не понимала всей упавшей на меня ответственности и безмолвно погрузилась с двумя моими спутниками в вертолет.
В полете выяснилось, что пилот меньше всего думал о месте посадки. Курс вертолета был проложен до верховьев Правого Мамакана, а выбирать площадку он предложил мне. Я лихорадочно всматривалась в мелькающие на малой высоте близкие склоны водоразделов и вдруг заметила какие-то избушки. Зажмурив от страха глаза, я ткнула в них пальцем.
Приземлившись на ровную площадку возле небольшой речки, выкинув из вертолета множество ящиков и мешков со снаряжением и продуктами и, помахав рукой улетающему вертолету, мы стали соображать, где мы все-таки оказались. Выяснилось, что мы сели точно на бывшую вертолетную площадку работавшей десятка два лет назад геологосъемочной партии, а домишки: банька без крыши и покосившийся лабаз на невысоких пнях - остатки геологической базы.Попасть так точно среди безбрежного океана лесотундры в долине верховьев Правого Мамакана – это все равно, что угодить пулей в десятку. Если бы вертолет сел выше или ниже этой полянки, то неизвестно, чем бы для него это окончилось, так как покрытые сплошным покровом ивняка и ерника кажущиеся ровными сверху поляны таили в себе множество промоин, сухих русел и просто ям.
Правда, у меня хватило ума не поделится своими страхами ни с кем. У моих соратников не возникло ни тени сомнения в моем опыте закоренелого полевика.
Помимо этого своего недостатка, я каждое начало полевого сезона воспринимала, как чувство глубокой утраты, тоскуя в отрыве от цивилизации. И хотя, я наперед знала, что потом привыкну и полюблю эти незатейливые стоянки в глубине глухой горной тайги. Но первое время я терялась и пугалась нового места. Снедаемая тоской внутри, я старалась внешне это не показать, имитируя бурный энтузиазм и трудясь по созданию геологического табора.
Необходимость обустроить свой полевой быт, постепенно вытеснила из сердца уныние. И когда заполыхал небольшой костерок, неподалеку от лабаза, стало веселей. Эта избушка стояла на четырех пнях около метра высотой, когда-то росших на этом месте могучих лиственниц. У наших предшественников-съемщиков она, скорее всего, выполняла роль небольшого склада. Один из пней прогнил, и избушка покосилась набок, но внутри было сухо, от дождя защищала добротная крыша.
Мы решили на время избрать лабаз своей резиденцией. Все-таки, какие-никакие стены, и подъем ручья не страшен.
Когда допрела каша, мы довольные уселись обедать возле ступенек избушки. Надо сказать, что мои спутники были в чем-то подстать мне. Один из них – пожилой геолог Виталий Андреевич никогда самостоятельно не работал, ни как специалист, ни как хозяйственник, и до последнего времени редко бывал в поле. Второй – чудаковатый рабочий Михалыч – был немного не в себе и, представляясь незнакомым людям, называл себя «геолог-повар». Надежды на их инициативность, конечно, не было никакой. Ясно, что Коля отправил их со мной, чтобы они не мозолили ему глаза. Коля, бывший альпинист, отличался своеобразным туристским юмором. С другой стороны лучших кадров у него и не было, студенты в начале года, необученные – обычно народ ненадежный. Поэтому я не огорчилась по-поводу своих соратников, тем более, что мои указания они выполняли.
Михалыч, утолив первый голод, болтал не переставая. И вдруг его рот непроизвольно раскрылся, гречневая каша посыпалась мимо редких зубов ему на колени. Тыкая указательным пальцем куда-то мне за спину, он, заикаясь, пытался что-то выговорить. Я оглянулась и уловила еле заметное шевеление кустов на другой стороне Мамакана, примерно в 100 метрах от нас. Но, сколько не вглядывалась, я ничего более не увидела. А Михалыч, придя в себя, продолжая тыкать пальцем, заговорил: «Медведь, медведь…»
Поверив в то, что ему вправду это не привиделось, мы первым делом спохватились – что делать с продуктами? Наверняка медведь пришел съесть наши мешки сахара и муки, тушенку, а особенно – сгущенку: так рассуждали мы.
Поскольку лабаз мы зарезервировали под жильё, то решили разбросанные после высадки из вертолета по всей поляне продукты и снаряжение складировать в две кучи, накрыть их брезентом, а с наступлением ночи организовать посменное дежурство.
Остаток дня мы посвятили очистке от кустарника площадки нашего будущего «аэродрома», так как прилеты других десантов нашего отряда ожидалось в ближайшие дни. На закате я влезла на склон круто спускающейся в долину горы, и, выйдя на связь, бодро доложила Николаю в Бодайбо о благополучной высадке. Про медведя говорить не стала.
Сторожить на скамейке в сухом русле ручья возле наших припасов первым пришел Михалыч. Незадолго до ночи мы натащили сюда кучу хвороста и зажгли костерок.
Во втором часу ночи наш караульщик разбудил меня и отправился спать. Несмотря на свое скудоумие, Михалыч был человеком добросердечным и провел в карауле самое тяжелое – темное время ночи. Мне же досталась не более легкая «собачья вахта». Мой прерванный сон временами возвращался и, устав бояться, я временами погружалась в сонное забытье. Сев спиной к верховьям Мамакана, я ни за что не хотела бы повернуться назад и только молила, чтобы стрелки часов бежали быстрее. Через четыре часа, безжалостно растолкав Андреича, я с облегчением завалилась в спальник.
Докараулив до утреннего пения птиц, Андреич составил нам компанию, и никакими силами нас нельзя было поднять до обеда. Избушка вмещала три человека, и мы бы неплохо выспались на ее гладком, из ровных плах, полу, если бы не провиснувший край, на который постоянно, давя друг друга, мы скатывались. И этот ненормальный сон, когда мы, время от времени, вынуждены были перекатываться в противоположный угол, стал навязчивым кошмаром, когда сморенные полудневной жарой, злые и невыспавшиеся, мы, наконец, вылезли на свежий воздух.
И когда я, на правах лидера, заявила, что пусть медведь ест все, и я караулить больше не буду – в глазах своих попутчиков я увидела молчаливое одобрение.
Летчик из прилетевшего вертолета, против своего обыкновения, остановил вращение лопастей, вышел из кабины и, пройдясь по подготовленной нами площадке, причмокнул от удовольствия.
Коля Леонов довольно щурился, и весь облик его выражал полное удовольствие от выбранного нами места и произведенных хозяйственных работ. Правда, когда он в следующий раз при перебазировке заявил, что лучше, чем я никто лагеря не выберет – я молча показала ему фигу. Поэтому, не мудрствуя лукаво, он стал усаживать вертолет на речные косы.Мне же и без того хватало забот - все камни, приносимые ребятами с маршрутов, мне приходилось самой описывать и по результатам полевых наблюдений очерчивать контуры рудоносных структур. Единственной добровольной хозяйственной обязанностью, которую я на себя взвалила, была стряпня пирогов и изготовление варенья для нашего полевого стола. Ароматнее варенья из собранных разных ягод вдоль берега Мамакана, я более никогда не пробовала. А плетеные пироги, испеченные утром и вечером в золе прогоревшего костра, съедались вмиг.
Палатка, в которой мы с Евгением жили раньше вдвоем, стала как бы камеральной. Цепочки камней выкладывались со всех геологических маршрутов и дожидались очередных ненастных дней, когда я, вооружившись лупой исследовала их на предмет околорудных процессов. Возле печки регулярно доходило ведро с тестом для пирогов. Прилетевшему с газортутной съемки «дяде Мише» нравилось ходить по вечерам в мою палатку в гости. Грязными портянками здесь не пахло, мои микроскопические вещички с кружевами укромно сушились в кустах, вдали от глаз, коллекции образцов горных пород сразу настраивал гостей на серьезные беседы. Из старой газортутной батареи Михаил Александрович сделал небольшой ночничок, который неплохо освещал палатку, и я могла продлить свои вечера, проводя редкое свободное время в любимом занятии – вязании спицами носочков для своих коллег.
Скучая по Евгении, я отказалась делить палатку с кем-либо, и лишь редкие гости нарушали мое одиночество. О медведях ничего не было слышно, да и дядя Миша меня успокоил, сказав, что с источником света в течение всей ночи мне нечего бояться.
Наш лагерь оказался посередине нашего участка и посредине Северо-Муйской глыбы. Первые же поисковые маршруты помогли установить, что никаких признаков золотого оруденения на выделенной для опоискования территории не наблюдается. Наш Станислав Михайлович ошибся, выделяя участок по слабенькому потоку рассеяния в ледниковых отложениях, тянущихся (скорее всего) от северных флангов золоторудного участка Ирбо - уже на бурятской стороне границы.
Детальное картирование процессов постепенной гранитизации позволило выявить две гранитогнейсовых «вала» (или антиклинория) субмеридионального направления. Осевая линия гранитизации совпадала с осевой линией водораздельных пространств. А выделенные на картах съемщиков свиты представляли собой в разной степени гранитизированные осадки. В бортах долины Мамакана, представляющих собой крылья двух антиклинориев, выходили мрамора и другие разновидности метаморфических карбонатных пород. Причем эти карбонатные породы за пределами глыбы лежали в одном створе с карбонатными осадками янгудской свиты кембрийского возраста. Также, в створе с венд-кембрийскими сланцами и песчаниками лежали и гнейсы илеирской толщи. Вещественный состав древних и молодых толщ совершенно был идентичен. Разница была лишь в степени метаморфизма: от биотит-хлоритовой и амфиболитовой до типично зеленосланцевой.
То есть, если предположить существование на глубине гранитогнейсового купола, то Северо-Муйская глыба только ему обязана своим происхождением, а вовсе не древнему щиту. То, что вставало перед нашими глазами, явно относилось к «крамольным» воззрениям. Интересно, что орографически, глыба представляла собой гораздо более возвышенное место (высокогорье). Породы венда и кембрия располагались в обширном грабене, и границы с глыбой были явно тектонические.
После этих выводов я уже не очень-то усердствовала, потому, что нарисовав карту рудоносных признаков по полевым данным, я посчитала, что дальше можно лишь механически отобрать сколки для установления первичных ореолов рассеяния.
Идя в задумчивости вверх, наискосок по склону, я вдруг ощутила отсутствие привычной тяжести в правой руке – своего молотка. Откровение, которое открылось мне, здесь, на склоне Северо-Муйской глыбы, в сторону широкой долины средней части течения реки Правый Мамакан, заставило впервые в жизни потерять мой самый необходимый производственный инструмент. Пришлось вернуться обратно на пятьдесят метров, и я, с облегчением, увидела молоток возле огромной глыбы. В маршруте молоток являлся как бы продолжением моей правой руки, и им я беспрестанно отбивала обломки пород, чтобы увидеть постепенно меняющуюся зональность метасоматических процессов во вмещающих породах.Здесь я могла увидеть и проанализировать то, что много лет назад «свело с ума» Игоря Охотникова, не давало ему жить спокойно. Наверное, в этих местах необходимо бывать всем начинающим геологам, и, особенно, тем, кто желает посвятить свою производственную деятельность прогнозированию и отысканию проявлений рудных процессов.
Я не берусь судить, каким путем пришел к аналогичным выводам бывший долго моим непосредственным руководителем, известный в Восточной Сибири, замечательный геолог Э.В.Лешкевич. Каким-то чутьем он смог уловить те важнейшие аспекты геологических процессов, которые легли в основу его логических построений, доныне не утративших своей актуальности.
Отличаясь друг от друга разницей в возрасте почти в полвека, мы этой разницы практически не чувствовали, когда между нами возникали дискуссии по-поводу тех или иных геологических проблем. Не умея еще назвать различные геологические процессы правильными мудреными геологическими терминами, я старалась заглянуть внутрь их, разложить их на этапы. Происходило это оттого, что мне всегда хотелось докопаться до сути. Мучаться от незнания деталей процессов, которыми я занимаюсь, исследую было выше моих сил, так как отсюда проистекала моя неуверенность – а этого быть не должно!На первых порах меня удивляло, когда занятый и погруженный в производственные дела Эдуард Владиславович «тратил» свое драгоценное время на разговоры со мной. Но много позже, я поняла, что, таким образом, выясняя мое стороннее мнение, он как бы выверял многие свои неординарные выводы.Вначале я робела от мысли, что вряд ли смогу достойно поддержать ту или иную тему. Но потом, как-то позабыла об этом, и общалась с ним с большим удовольствием, так как это общение давало и мне много интересной информации и довольно высокого уровня. А на вопросы, которые он иногда мне задавал, я пыталась отыскать ответы, даже придя вечером домой. Однажды мне даже приснилось решение проблемы, над которой мы сообща думали. И когда я, прибежав утром на работу, первым же делом выпалила, что мне вот приснилось – в глазах Э.В. заиграли веселые лучики. Подобного от меня он вполне мог ожидать.
И вот, сидя на крутом северном склоне Северо-Муйской глыбы, обозревая синеющие дали Среднего Привитимья, я ни минуты не сомневалась, что никаким нижним протерозоем тут и близко не пахнет. Привычный гранито-гнейсовый массив, каких немало в округе, лишь на первый взгляд, на фоне молодых грабенообразных структур со слабометаморфизованными венд-кембрийскими осадочными (в том числе – и карбонатными) породами, - может показаться древней глыбой. И никому в голову не придет, что это те же самые осадки, но всего лишь глубоко измененные до гнейсов. И мне казалось, что если бы здесь со мной вместе рядом сидел Э.В., созерцая расстилавшуюся картину – он непременно поддержал бы мои выводы.Сейчас, спустя многие годы, когда противостояние старого и нового в геологии постепенно уходит в прошлое, я осознаю, что существовавшая тогда методика и практика геологической съемки такова, что те ошибки, которые непременно выплывут при детальном изучении – неизбежны. Невозможно ожидать резкого изменения геологической концепции, наработанной многими годами опоры на «теорию геосинклиналей», с неизменными стратиграфическими колонками и прочими устаревшими атрибутами.
Как-то не получалось встречаться с Игорем Охотниковым чаще, чем хотелось. Житейские заботы отодвигали эти встречи на неопределенное время. А жизнь распорядилась по-своему. Он умер и похоронен на Среднем Витиме, в крае, которому однажды и навсегда отдал свое сердце. И, мне кажется, что здесь, в этих дивных местах, хоть и суровых, обрела покой и его душа. Мы идем по жизни, встречаясь, работая, общаясь с разными людьми. И только, после их ухода из жизни мы начинаем понимать, как много они для нас значат. Ни их помощь, или сочувствие – нам необходимо иногда лишь просто их пребывание рядом на этой земле.